Иркина любовь
Рассказ
1.
Проказник-мороз, примчавшийся в крещенские праздники под солидным градусом, хотел отдышаться в окружении метелей. Его ухающие вздохи страшили прохожих россыпью колючего снега, от чего хотелось как можно скорее укрыться в тепле. Запыхавшись, дочка вбежала в квартиру с розовыми щечками лубочной красавицы и носиком чем-то напоминающим подтаявшую сосульку. Не спас лицо от погодной лихорадки и обвивающий его пушистой змейкой шарф якобы из-под шерстка коз, живущих где-то в Гималайских горах. Умеют же на рынке словоохотливые продавцы создать имидж своему ширпотребу!
Мой родительский порыв скорее согреть озябшее на холоде тельце, как девочка любит говорить о себе, когда ей особенно хочется внимания, не вызвал ожидаемой ответной реакции. Кутаться разнеженной кошечкой в ее любимый шерстяной плед дочка не захотела. На мой вопрос: «Как дела в школе?» – не залилась трелью школьного звонка, как умеет трезвонить об очередных успехах, оцененных Анной Михайловной по всей строгости педагогических канонов. Включая компьютер, что-то промямлила скороговоркой.
Однако детская непосредственность не позволила долго сохранять тайну, которая, подобно райской птичке, попавшей в золотую клетку, била крыльями в растревоженной юной душе, мечтала как можно скорее вырваться на свободу. С огоньком, исходившим из самой глубины цвета первой зелени глаз, дочка отважилась выплеснуть свое послеурочное настроение:
– Мне надо стихотворение о любви. Ты же у нас хорошо пишешь! – заключила она, и вздох ее облегчения мне показался таким радостным, будто сама наконец – таки поставила точку в конце многотомного романа.
2.
Захваченная пылкими страстями умудренных жизнью героев, я не была готова тут же ниспуститься до уровня третьеклассницы, чтобы заводить столь интимный разговор с учащейся начальной школы. Тем более что взрослые едины в одной педагогической ошибке: не вникая в духовный мир своих детей, сами живя комплексами, откладываем разговоры на деликатные темы на далекое «потом». Спохватываемся после свершившегося: дети ушли далеко вперед в своих познаниях.
С чего начать? В книжном мире все управляемо, а потому предельно понятно. Он, одной обещая достать Луну, не прилагая усилий, покоряет другую. Она, дожив до возраста едва шаркающей старухи, по-прежнему примеряет на себя образ тургеневской девушки. Он, рыцарем, отстаивающим честь, мчится на дуэль. Она, не выдержав позора, бросается под поезд…
О, искусное перо мастера художественного вымысла! Ему только поддай красок – и готовь упаковку «промокашек», чтобы от чувственного романа, как в коммуналке с прохудившейся крышей, не пошла сырость. Бумага стоически стерпит все измышления автора, которого влечет ее белизна, как манит взор сливающееся с горизонтом заснеженное поле. От бриллиантового блеска преломляющихся на белой глади солнечных лучей, бодрящего холодка, берет залихватская удаль скорее разгуляться на всю широту по девственно чистому раздолью…
Но что значат все эти пухлые тома по сравнению с тем, чем переполнено одно маленькое сердце? Оно здесь, рядом. Оно трепетное, нежное, живое…
Как подступиться к нему, чтобы не спугнуть неловким словом, не очерствить глупым выражением? С чего начать в познании того, о чем взрослые знают исключительно много? Как дать понять девочке, что по-настоящему раскрыть палитру столь тонких чувств подвластно далеко не всем – это великое искусство. У каждого она, Любовь, взлелеянная в сокровищнице собственного сердца – своя, единственная и неповторимая.
3.
– А стихотворение нужно для кого? – начинаю как бы между прочим разведывать у прильнувшей к компьютеру дочери.
– Мальчик учится в нашем классе, – она охотно подхватывает разговор.
– И он тебе нравится?
– В него влюбилась другая девочка. И ей нужно ему об этом сообщить, — узнаю сюжетную линию еще одного школьного романа, в котором задействована и моя чувственная дочь.
– А не ты ли, случайно, та девочка? – пытаюсь перехитрить свою малышку.
— Нет, ну что ты? Влюбилась Ирка. Это и вторая моя подружка тебе может подтвердить, — получаю категоричный ответ по поводу неприступности ее сердца.
– И что в этом мальчике особенного? – продолжаю диалог уже с пристрастием взрослой женщины.
– Ничего такого. Учится так себе, – скучно повествует о предмете чужих воздыханий девочка.
– А поэты ведь сочиняют и о любви? – имея литературный опыт из учебной программы, пытливая школьница выуживает более ценную для себя информацию.
Утвердительно киваю головой: сочиняют. И начинаю сама упражняться в рифмовании:
Он самый лучший в белом свете,
С последней парты мальчик Петя.
С радостью декламирую дочери свое стихотворение и ловлю на ее скривленном лице тоскливый взгляд, словно это она получила по литературе жирную двойку. Заглядываю в компьютер, где на экране большими буквами начертано:
Я вас люблю, — хоть и бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный…
И понимаю, как мой косноязычный речитатив блекнет перед талантом гения, покорившим неискушенную ни любовными переживаниями, ни поэтическими изысками ученицу третьего класса «М».
Как же ты, брат Пушкин, молод, неподкупен в своей правдивости высоких чувств, если и в прагматичном ХХІ столетии девчонки изъясняются на созданном тобой изящном языке любви!
Позволь, батенька, снять шляпу в поклоне перед твоим шедевром. И нечего за твоей спиной каждому шелкоперу мнить из себя поэта. А чтобы неопростоволоситься в педагогике собственного родительства, советую: Пушкина непременно читайте!
4.
Утром, взгромоздив на плечо тяжеловесный портфель, и призвав в защитники от обещанных синоптиками очередных проделок хулиганистого мороза все тот же хваленый шарфик, дочка просит меня подать белый лист, исписанный красными чернилами. Вижу, как алеют на нем выведенные шариковой рукой строки пушкинского признания.
После занятий интересуюсь:
– Что нового?
– Девятка по математике, десятка по литературе… – сделав паузу, девочка добавляет не менее значимое: А стихотворение Ирка своей рукой перепишет.
